Смерть - прекращение жизни.

С. И. Ожегов
1



Самоубийство - хроническая мечта Достоевского.

Она преследовала его и доставляла ему неизъяснимое 
наслаждение всю его сознательную жизнь. И в этом нет ничего 
удивительного, ибо каждый мыслящий [Н.Н.2]человек хотя бы раз 
в жизни думал о самоубийстве, а Достоевского с его 
болезненной гениальностью и гиперстрастной натурой жизнь 
буквально на каждом шагу заставляла бросаться в бездну 
отчаяния, толкала-подталкивала его к суициду. Но если у 
подавляющего большинства состоявшихся и потенциальных 
самоубийц весь предварительно-подготовительный этап на пути к 
самоубийству остаётся скрытым от посторонних, и их внезапный 
конец выглядит в глазах оставшихся жить-существовать на этом 
свете именно внезапным, диким и не поддающимся уразумению, то 
у людей творческих, и в первую очередь у писателей, их 
подсознательное, а затем и сознательное стремление к 
добровольному и преждевременному уходу из жизни всегда 
проявляется в творчестве, прочитывается явно.

Это легко доказать на примере тех творцов, кто, по 
официальной и общепринятой версии, и в самом деле точку в 
конце своей жизни поставили сами. Возьмём Маяковского. Та же 
Л. Ю. Брик, одна из самых близких ему людей, настойчиво 
утверждала-подчёркивала, что Владимир Владимирович постоянно 
твердил о самоубийстве, уже совершал попытки застрелиться до 
рокового апрельского дня 1930 года. И это несмотря на то, 
что, как пишет Л. Брик: "В Маяковском была исступлённая 
любовь к жизни, любовь ко всем её проявлениям - к революции, 
к искусству, к работе, ко мне, к женщинам, к азарту, к 
воздуху, которым он дышал"i. Тема самоубийства проходит 
красной нитью и через всё творчество поэта, что убедительно 
доказал В. Радзишевский в статье "Маяковский был обречён 
раньше, чем Сталин услышал его имя"ii. Казалось бы, дело 
ясное: всю жизнь мечтал-хотел застрелиться и в конце концов 
застрелился-таки. Однако ж, в случае с Маяковским дело 
осложняется тем, что в последнее время появились уж очень 
убедительно-аргументированные статьи-исследования об убийстве 
Маяковскогоiii. И если это так, то убийцы поэта очень ловко 
использовали-обыграли суицидальный комплекс в его творчестве, 
заставив автора поэмы "Хорошо!" жестоко поплатиться за 
поэтические заигрывания с роковой темой.

Легко доказать цитатами из стихотворений и поэм Есенина, что 
и он вполне логично и продуманно завершил свой земной путь. 
Конечно, неспроста же ещё в 1916 году он восклицал: "В 
зелёный вечер под окном // На рукаве своём повешусь..." 
("Устал я жить в своём краю"). Писал-сочинял подобные строки, 
а потом взял, да и "в петлю слазил в "Англетере"", как не 
совсем удачно выразился впоследствии знаменитый бардiv. Но 
если согласиться с доводами тех, кто не сомневается в 
насильственной смерти Есенина, то, опять-таки, убийцам подло 
удалось всего только потенциального самоубийцу (каковые 
доживают и до ста лет) представить самоубийцей состоявшимся.


С Гоголем исследователи его творчества вообще запутались, 
зашоренные стереотипным мышлением. Почему сжёг вторую часть 
"Мёртвых душ"? Да, видите ли, засомневался в её 
художественном совершенстве, а тут ещё некий протоиерей 
Константиновский настоятельно посоветовал рукопись предать 
огню... А почему так странно повёл себя перед смертью, от 
пищи начал отказываться? Да просто-напросто умопомешался... 
Ну, а если всё же вспомнить, как Николай Васильевич 
настойчиво твердил-повторял, что всё его предназначение в 
этом миру - литература, творчество. Он искренне был убеждён, 
эта мысль зрела и развивалась в голове его, не могла не 
развиться, что непременно он сразу же умрёт, как только 
исполнит предначертанное ему на земле. И если это так, то не 
есть ли акт сожжения выстраданной и законченной рукописи 
актом страха и отчаяния, страстным стремлением отодвинуть 
финал: я ещё не закончил, не завершил свой главный труд - я 
начну заново!

А насчёт последних дней... Ещё в прошлом веке исследователь 
феномена самоубийства французский учёный Эмиль Дюркгейм в 
своей фундаментальной книге "Самоубийство" (о которой речь у 
нас впереди) констатировал: "Можно лишить себя жизни, 
отказываясь от принятия пищи, точно так же, как и посредством 
ножа или выстрела"vi. Гоголь понимает, что совершил ужасную, 
трагическую ошибку, своеобразный бунт против Бога, 
попытавшись искусственно отодвинуть свой земной конец, и тут 
же, от отчаяния, совершает ещё большее преступление против 
Господа - пусть и в кроткой, пассивной форме, но кончает 
самоубийством...



Принято считать, что самоубийца в Новом Завете всего один - 
Иуда Искариот. И уж, в отличие от ветхозаветных собратьев по 
способу смерти, - совсем не герой. Предатель, совершивший 
самое подлое и немыслимо грязное предательство - предал 
Учителя, Иисуса Христа. Имя Иуды стало синонимом слов 
"предатель", "изменник", и благодаря его мерзкому деянию 
родилось-появилось новое ругательное слово-понятие - 
"христопродавец", а тридцать сребреников превратились как бы 
в вещественное, денежное мерило предательства. Между прочим, 
сумма относительно ничтожная: столько в среднем зарабатывал 
подённый работник того времени за четыре месяца. 

О самоубийстве Иуды определённо сказано лишь в Евангелии от 
Матфея: "...пошёл и удавился"xvii. Остальные авторы 
канонических Евангелий о конце предателя умалчивают, только у 
Луки Иисус предрекает ещё загодя: "...но горе тому человеку, 
которым Он предаётся"xviii. А уж где и как похоронен и 
похоронен ли вообще труп Иуды Искариота - в Новом Завете 
вообще не упоминается.

Впоследствии стараниями толкователей, интерпретаторов и 
комментаторов Евангелия история самоубийства апостола-
предателя обрастает подробностями. К примеру, в "Священной 
истории в простых рассказах для чтения в школе и дома", 
составленной протоиереем Александром Соколовым в прошлом 
веке, живописуется так: "Иуда бросил им (первосвященникам и 
старейшинам, которые наняли его в качестве предателя. - Н. 
Н.) сребреники, пошёл за город, нашёл там высокое дерево, 
выбрал сучок, который покрепче, взял обрывок какой-то старой 
верёвки, привязал её к суку, сделал петлю, просунул в петлю 
голову и повесился"xix.



2



Увы, все мы смертны. Все мы - созревающие трупы. Memento 
mori!1.

Если б человек был бессмертен в земной - физической - жизни, 
тогда б только самоубийство имело смысл. Для большинства 
людей жизнь есть ожидание жизни. Мы, как правило, не знаем: 
жизнь наша - это прошлое, настоящее или будущее. Да, всё это 
нынешнее, сегодняшнее - мелкое, тусклое, полное лишений, горя 
и страданий, это всё - временное, преходящее. Вот-вот, и 
начнётся сама жизнь - настоящая, счастливая жизнь...